Право народов на самоопределение было одним из аргументов российских властей при введении войск РФ в Украину. Ссылаясь на устав ООН, президент страны Владимир Путин заявил, что «если какая-то часть территории, страны хочет объявить о своей независимости, эта часть не обязана спрашивать разрешения у центрального правительства своей страны».
Внутри самой России выступить с аналогичным аргументом вряд ли получится: заявления такого рода, скорее всего, будут расцениваться как действия, «направленные на нарушение территориальной целостности Российской Федерации». Это статья 280.2, предусматривающая лишение свободы на срок от 6 до 10 лет.
По Конституции России, «единственным источником власти в РФ» является ее «многонациональный народ». На бумаге задекларированы сохранение и поддержка «этнокультурного и языкового многообразия» в России, равенство прав и свобод независимо от национальности. В реальности представители «нетитульной нации» с российским паспортом сталкиваются с ксенофобией и дискриминацией, национальная политика сводится преимущественно к культурно-массовым мероприятиям, а этнически окрашенный активизм встречается с давлением и сопротивлением, как только переходит границу того, что власти считают допустимым.
Управляемая ненависть
Что о положении «нетитульных» народов в России говорят эксперты.
Насколько официальные заявления соответствуют реальности? Авторы проекта спросили у директора информационно-аналитического центра «Сова»* Александра Верховского, научного руководителя Левада-центра* Льва Гудкова и редактора сайта «Indigenous Russia — Россия коренных народов» Дмитрия Бережкова.
Сталкиваются ли российские граждане нерусской национальности с ксенофобией, дискриминацией и иными проблемами?
«Если нацменьшинства проживают на территории своей автономии или республики, то
их проблемы не отличаются от проблем окружающих, — говорит Лев Гудков. — Но если они оказываются за пределами такого региона, например, по работе, то они сталкиваются с недоброжелательностью, ксенофобией, подозрительностью к чужим”. Уровень такой ксенофобии Лев Гудков оценивает как высокий, особенно «спящей» и особенно в крупных городах, где больше приезжих.
С проявлениями ксенофобии чаще сталкиваются те, кто говорит на нерусском языке, имеет нерусские имя и фамилию, внешне отличен (например, чеченцы, буряты, якуты). Все это — распространенные «маркеры чужести» и фактор дистанцирования. Директор «Левада-центра»* приводит пример — объявления о сдаче жилья в аренду «только славянам». Такого рода проявления следует рассматривать не только как ксенофобию, но и как скрытую дискриминацию. Последняя может проявляться и в других сферах: в школе, при оказании медицинской помощи и т. д.
Александр Верховский утверждает, что международные организации неоднократно рекомендовали властям России принять комплексные законы по дискриминации, но они это делать отказываются. «Я слышал два аргумента против. Первый — это неважно и само пройдет со временем. Второй — попытка „приделать“ по закону к каждой проблеме безрезультатно умножает ведомства», — говорит Верховский. К тому же запрет дискриминации и так прописан в отечественных законах и кодексах. Однако, подчеркивает эксперт, «дискриминация сложнее угона автомобиля», ее сложнее доказывать, именно поэтому в странах Европы антидискриминационное законодательство есть, и оно описывает методы доказывания. В России с проблемой борются правозащитные организации, но, по оценке Верховского, «с очень небольшим успехом»: «Например, в начале 2010-х годов удалось снизить степень дискриминации турок-месхетинцев».
При этом невозможно сказать, что есть общая проблема, с которой сталкиваются все этнические меньшинства. «[Например,] у всех бурят России — разные проблемы, — приводит пример собеседник. — Одного бурята не берут на работу из-за того, что он бурят. А другого интересует народная бурятская музыка, ему будет интересна соответствующая программа».
Интерес к языку своего народа — еще один пример такого интереса. По словам Дмитрия Бережкова, решение об отмене обязательного изучения национальных языков было «естественно для унитарного государства с тоталитарным управлением». Как результат — риск умирания языков: «Мой язык может исчезнуть. Все бабушки, которые говорили на ительменском, умерли». При этом, считает эксперт, проблема языков неотделима от проблемы прав в целом и главное — дать народам возможности самоуправления. Не без проблем, но оно всё же реализовано, например, в индейских резервациях в США.
Бережков говорит, что у малочисленных коренных народов в России сегодня есть «хоть какое-то законодательство» (речь про ФЗ «О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации»), а прочие народы лишены и этого. «В России есть закон о национальных культурных автономиях. Например, на Камчатке, когда я там работал, была организация „Содружество“. Я в ней состоял, но так и не понял, чем она занимается. Они проводили национальные праздники и поддерживали органы власти, когда им было нужно».
Сталкиваются ли с проблемами этнические активисты и в каких случаях?
«В 1990-е годы сепаратисты были везде, потом их почти не осталось», — говорит Александр Верховский. Причина — ужесточение требований государства, которое «потребовало, чтобы не было разговоров о расширении автономий»: «Если организация выступает за расширение политических полномочий той или иной республики, у нее ничего не получится. И так уже двадцать пять лет». В пример эксперт приводит Всетатарский общественный центр, закрытый по решению суда. По словам Верховского, больше удается тому, кто поддерживает хорошие отношения с региональными властями. Меньше — тому, кто критикует власти или перестает с ними общаться.
При этом другой наш собеседник, Дмитрий Бережков, считает, что сепаратизмом в России является «все, кроме культуры и восхваления власти», и чем дальше, тем сильнее снижается планка дозволенного. Бережков приводит в пример ситуацию 1997 года. Тогда праздновалось присоединение Камчатки к России, и Совет ительменов Камчатки «Тхсаном» выступил против, заявив, что это было не присоединение, а колонизация — трагедия для народа. «Это было воспринято как демарш. Но — пошипели в публичных выступлениях и все. А подпиши ительмены такую бумагу сейчас, последствия могли быть совсем иными», — полагает эксперт.
По его словам, культура, климат, юношеские и детские проблемы — более или менее безопасные темы для этно-активистов, экология — «уже не очень», а все, что касается самоопределения, ресурсов, территории и вопросов разделения властей, — однозначно за «красной чертой».
Как трансформировалась нацполитика в 80–90-е годы?
«То, что у нас многонациональная страна, говорили еще в СССР. Именно из Советского Союза новые российские власти взяли формулировку „многонациональный народ“», — говорит Александр Верховский. Впрочем, по словам Льва Гудкова, нацполитика в советское время сводилась преимущественно к «демагогии», а в реальности сопровождалась скрытой дискриминацией — например, при прописке или доступе к образованию.
Этнические и национальные движения, говорит Гудков, стали заметны в конце 1980-х: «Мы проводили исследование на материале литературных движений — открывалось много журналов на национальных языках. Их тиражи росли в Якутии, Бурятии, Башкирии и других местах. Это было формой национальной интеллигентской кристаллизации культурных интересов». В журналах поднимали разные проблемы — от экологических до языковых, писали про защиту местных обычаев и практик, про права на традиционные занятия охотой и рыболовством, про гарантии выделения территорий.
90-е в России стали времени «самоорганизации общества», считает директор Левада-центра*. Государство этому не мешало: центру нужна была если не поддержка регионов, то, как минимум, отсутствие конфликта с ними, а ресурсов, чтобы «надавить», у Москвы тогда не было (в том числе потому, что была другая налоговая политика, которая отвечала принципам федерализма). «Тогда были возможности развития и не было ограничительной политики. Это было лучшее, что могло дать государство», — говорит Лев Гудков.
На это время, считает другой эксперт Дмитрий Бережков, пришелся «расцвет национального движения в России, несмотря на голод и нищету». Именно тогда коренные народы получили право самостоятельно решать проблемы с опорой на собственные природные ресурсы. Бережков приводит в пример ительменскую общину: «Ительмены получили право управлять своей небольшой территорией, развивать коммерческую деятельность, туризм. Был создан Совет возрождения ительменов, стали выпускать газету, возвращать традиции, праздновать окончание лососевого сезона, получили квоты, начали ловить рыбу, продавать ее государству и частным коммерческим компаниям… Появились туристы. Община начала развиваться. Я застал последние годы этой активности. Инфраструктура в селе была старая, все разваливалось, но жизнь кипела, у общины были планы».
Что происходило после прихода Владимира Путина и в какой точке мы оказались сейчас?
С приходом на пост президента РФ Владимира Путина государство усилило контроль над общественными процессами, в том числе теми, которые в Кремле считали нежелательными, говорит Лев Гудков: «Тогда были претензии, например, к татарскому сепаратизму и национализму, по ситуациям на Кавказе и в Бурятии. Первая и особенно вторая чеченские войны стали примером подавления федеральным центром своеволия и мультикультурализма».
Эти же войны, считает Дмитрий Бережков, послужили причиной роста агрессивных националистических настроений, которые выплескивались не столько на кавказцев (те могут «дать сдачи»), сколько на других «чуждых»: «С 2004 года я жил в Москве и общался со студентами РУДН. В день рождения Гитлера они не выходили на улицу, потому что бесчинствовали скинхеды».
В 2000-е власти постепенно урезали права регионов, возможности республик, автономий и округов, ужесточали контроль в области этнической политики. Тогда, говорит Гудков, страна, по сути, отказалась от принципов федерализма и ввела жесткую централизованную систему административного управления: «Вместо федерализма мы получили централизованное унитарное государство». Как говорит Александр Верховский, постепенно сошел на нет частичный политический суверенитет республик, данный им в 90-е, а с годами начал сокращаться и культурный суверенитет. Например, исчезло обязательное изучение титульного национального языка.
Сейчас власть декларирует единство многонационального народа, но ее риторика все больше расходится с реальностью, в которой, говорит Лев Гудков, «мы видим заметно усилившийся централизм, подавление местных общественных движений». На этом фоне — этнические фестивали, праздники и мероприятия — «казенные мероприятия, как и в советские времена». «Каждый месяц — бесконечные съезды, фестивали, встречи. Мы это явление называем „фестивализацией национальной политики“ государства, — комментирует Дмитрий Бережков — Это, конечно, большая проблема — когда государство уделяет внимание [исключительно] внешней картинке, которую можно сфотографировать и потом показать в отчетах Путину».
«Сейчас тематика многонационального состава народа в России отодвинута на задний
план», — считает Лев Гудков. Освещение национальной тематики стало более цензурированным — в силу общего ужесточения контроля над информационным пространством: «Власти вводят практику единомыслия и показного спокойствия. Это связано с их антипатиями к любым формам организации, в том числе этнической».
В последнее десятилетие проявилась идея приоритета российской гражданской общности над этническим, а вот вопрос о месте русского народа остался открытым, говорит Александр Верховский. Русские националисты десятилетиями добиваются того, чтобы в Конституции именно русский народ был указан государствообразующим. Это не сделано, «государствообразующими» поправки 2020 года называли носителей русского языка. Но на уровне официальных выступлений «цивилизационным ядром» страны именуются люди по этничности русские, по религии — православные. При этом, отмечает эксперт, непонятно, где границы этого «ядра», и вопрос о том, чем является Украина для России, — в том числе и про это.
При этом, утверждает Дмитрий Бережков, в 2014 году во вражду против украинцев власть сумела синтезировать неприязнь к «другим». Он утверждает, что спад националистической активности русских скинхедов произошел как раз после присоединения Крыма и начала войны в Донбассе: «Многие националисты тогда отправились добровольцами на войну, [да] и сейчас многие из них в одном окопе сидят, против украинцев воюют».
Эксперт подчеркивают: с национальными проблемами люди сталкиваются везде. Он приводит в пример историю о травле ребенка, пришедшего в школу в национальном костюме, — о ней ему рассказали женщины-саами из скандинавских стран. Однако, говорит Бережков, ситуация в России уникальна именно тотальным контролем национального вопроса и участием государства в «управлении дискриминацией» — националистические убеждения оно направляет туда, куда сейчас выгодно.
Такое положение вещей эксперт считает опасным, потому что объект для «приложения» агрессии требуется всегда: «Допустим, война в Украине закончится. Геи и лесбиянки — учитывая сегодняшнюю кампанию против ЛГБТ — окажутся в тюрьме. Кто будет следующим объектом ненависти?»
