Если это касалось бы только меня, может быть я и согласился на амнистию, ведь оружие, снегоходы и мясо вернули, а с судимостью, больше пол страны живёт. Вы бы видели сколько радости было у мужиков, когда им вернули оружие и снегоходы, мясо и недоумевали, когда я сказал, что нужно подавать апелляцию и спорить, доказывая правоту и наказать несправедливость, творящееся вокруг нас. Сколько их таскали в полиции, прокуратура пугала их тюрьмой, а мужики смотрели на меня, как на последнюю инстанцию правды. Ночью я плакал. Эти слёзы были не от отчаяния, а злобы, что не могу сразу всё изменить и исправить, и что мои мужики, не виноваты, что какие то подонки могут так просто превратить их жизнь в ад. Я думал, как сделать так, что бы дело не заглохло и при этом, у мужиков, не отобрали обратно, оружие и снегоходы. Я сказал им, что бы говорили полиции, прокуратуре и суду, что зачинщиком охоты был я. Потом, прокурор сказал, что мужики меня заложили и, что я буду наказан по самым суровым законам России, как зачинщик незаконной охоты. Так закрутилось.
Теперь я мог спокойно вести бой, зная, что моих мужиков и их семьи они не тронут. Они крепко взялись за меня. Начали настраивать местных жителей против меня, говоря, что я являюсь главой организованной преступной группы, которая промышляет незаконной охотой. На всех совещаниях, где проводили тему охоты, упоминали меня как пример, что будет так со всеми. Некоторые личности из КМНС, твердили, что таких как я вообще из страны надо гнать. Я вынужден был указывать на всех выборах, где я участвовал, свою судимость. Постоянные повестки в полицию и допросы, после того, как прокуратура находила какие то ошибки в документах, были как издевательство. Один пример: дознаватель в полиции сказал, что прокурор увидел, что в документах не указана моя национальность, хотя она есть в текстах документах далее и поэтому надо снова допросить меня. И снова шел и шел в полицию.
Когда наступил судебный процесс, на лице у прокурора была улыбка от одного уха до другого уха. Адвокат дала понять, что она лишь формальность и уже всё решили. Мужики мои, как и договаривались сказали суду, что я попросил их выйти на охоту. Суд был на стороне прокуратуры. Адвокат делала вид, что защищает меня. Так я оказался вне закона. Подал апелляцию. Занял денег и вылетел в Красноярский суд. Там судья, через или не более 10 минут, вынес решение оставить в силе решение первой инстанции. Прилетев обратно в Дудинку, стал думать, что же делать дальше. У меня наступил стопор и тупик. Решил обратиться к экспертам в сфере законодательства.
Так меня познакомили с Цвиль Владимиром Сергеевичем. Он, изучив судебную историю, согласился взяться за дело. Так мы появились в зале Конституционного Суда России. Когда я собирался вылетать в Питер, в суд, я готовил целую речь, которая была разложена на большое количество листов. Я их постоянно перечитывал. Взял с собой, в суд, национальную одежду, со словами, теперь ВЫ (обратился к своим предкам и к своей маме) увидите, тех, кто решит нашу судьбу. Гладил рукой унтайки, сшитые моей мамой, со словами: “Пойдем мама, со мной!”. Когда впервые увидел адвоката Цвиль, в Питере, понял, что у него не тот взгляд, который я видел у всех адвокатов, с которыми я был в судах. Наверно он тоже понял, что со мной что-то творится. Он сказал, чтобы я успокоился и начал водил меня по Питеру. Перед судом адвокат сказал, что надо разделить наши функции для выступления в суде. Предложил мне своими словами, как душа ляжет сказать всё, что я думаю, а он возьмётся за юридическую сторону. Так мы и сделали.
Выступил я, потом адвокат. При выступлении, в суде, у меня была картина, как маленькая девочка, пряча рыбу за пазухой, бежала к своей больной маме, что бы накормить её и себя. Маленькой девочкой была моя мама. Рядом, с чумом, как рассказывала моя мама, лежали её братья и сестры, которые умерли, как враги народа. Начальство объявило, народу, что тех, кто будет помогать врагам народа будут приняты самые жесткие меры. Рыбаки и охотники, всё равно тайно кормили моих родителей, но всё равно они не выжили. Потому, что кто-то заложил этих рыбаков и их больше не видели. Только мою маму, стали, пряча от властей, спасать.
Вспомнил своих предков, которых расстреляли, в 30 годах, а потом реабилитировали. Вспомнил, как я, маленьким семилетним мальчиком, дрался с милиционером, когда убивали моих оленей, а бабушку закрыли в чулане. Всех домашних оленей в это время убивали. И как увезли в город. Там поливали из шланга, когда мыли и стригли налысо. Как при мне резали мою национальную одежду. Многое другое, о чем я не могу сказать… От этого у меня шли слёзы.
После Конституционного судебного процесса, когда адвокат позвонил мне домой, что Конституционный Суд России, встал на нашу сторону, я от радости не мог говорить, а только плакал. И теперь окончательное решение суда о прекращении уголовного преследования и реабилитация.