Продолжающиеся протесты на Дальнем Востоке уже начали восприниматься как порождённые не столько желанием хабаровчан вернуть на пост губернатора Сергея Фургала, обвиняемого в причастности к нескольким убийствам полтора десятка лет назад, сколько оскорбительным презрением к сделанному ими ранее выбору. Далекие зауральские провинции смотрят на Москву как на имперский центр, относящийся к ним, как к колониям — и если не ударяться в истерику, а попытаться разобраться в прошлом и настоящем серьёзно, то выяснится, что так оно и есть.
Обратившись к истории, легко увидеть, что развитие современного русского государства началось как экспансия Московского княжества на восток в XVI веке. Еще не восстановив контроль над историческими местами возникновения Руси — окрестностями пути«из варяг в греки» — Московия не могла претендовать на статус национального государства, которым были все европейские державы к тому времени, когда они начали колонизировать другие континенты. Это во многом объясняет специфику будущей российской имперскости, однако не отрицает полного права называть движение к Тихому океану колонизацией.
Декабрист Н. Бестужев именовал Сибирь колониальной страной, статистик и географ, преподаватель будущего императора Александра II Константин Арсеньев писал: «Сибирь есть истинная колония земледельческая, металлоносная и коммерческая;. не отделённая от метрополии ни океаном, ни посторонними владениями». Писатель и публицист Николай Ядринцев придерживался того же мнения в своём основном трактате «Сибирь, как колония в географическом, этнологическом и историческом отношениях».
В таком подходе нет ничего зазорного: русские действительно приходили на новые земли как колонисты — и надо заметить, что в Соединённых Штатах, восточные территории которых осваивались подобным же образом, слово colonial не несёт никакой отрицательной коннотации. Колонистами всегда становились люди предприимчивые, рисковые и даже отчаянные; восточные районы России не знали крепостного права; здесь развивалась фронтирная культура — и всё это очень похоже на европейскую колонизацию Америк.
Российская имперскость, однако, имела три особенности.
Во-первых, империя формировалась не столько как единство метрополии и колонизируемых земель, сколько как последовательное расширение единого государства, что скрывало колониальный статус окраин и через равенство всех подданных перед короной (чего не было, например, в английских колониях) представляло их естественной частью страны.
Во-вторых, если европейские колонии вышли из-под власти метрополий и впоследствие создали отдельные государства, культурно и политически им близкие (как то показывает пример Англии и её бывших владений от Северной Америки до Австралии), то русские владения остались зависимой от Петербурга частью единого государства.
В-третьих, если европейские державы стали завоевавать Юг, которым они смогли управлять, но который были не в состоянии заселить, после того, как потеряли поселенческие колонии, то Россия стала продвигаться на Кавказ и в Среднюю Азию, сохраняя свои поселенческие колонии на востоке — и ещё больше запуталась между колониями и захваченными владениями.
Результатом всего этого стали очень важные обстоятельства.
В истории Западной Европы сначала имело место отложение колоний и создание своего рода«евроцентричного мира» в Америках и Океании, и только спустя двести лет европейские державы ушли из тех территорий Азии и Африки, которыми они управляли путём военной силы. В истории России всё оказалось выстроено наоборот: после того как страна, сначала в образе империи, а потом коммунистической державы, достигла максимальных пределов расширения, она потеряла те владения, которые захватила в последнюю очередь и где выходцы из метрополии никогда не составляли большинства — в недавней фразе Владимира Путина о «подарках от русского народа» слышна как раз обида на то, что Россия ушла не только с завоёванных, но и с части колонизированных территорий, отдав их новым независимым государствам.
В результате в начале XXI века Москва управляет de facto колониальной империей, которую воспринимает как одну большую метрополию.
Эта ошибка не представляла бы проблемы, если бы не одно обстоятельство. Во все времена поселенческие колонии были территориями, по уровню развития и масштабу экономики отстававшими от метрополий. Многие европейские страны использовали сырьё, получаемое из колоний — но ни одна из них не жила перепродажей «колониальных» товаров.
Проблема сегодняшней России состоит, на мой взгляд, прежде всего в непропорциональном экономическом значении исторической метрополии и заселённых выходцами из неё территорий. Семь лет назад мы с Валерием Зубовым, прекрасным экономистом и первым губернатором Красноярского края, в книге «Сибирское благословение» подсчитали, что если в 1897 году на зауральскиие земли приходилось 52% территории империи, 7,5% её населения и 19% экспорта, то в 1985 году они составляли 57% территории СССР и 10,5% его населения, обеспечивая 46% экспорта, а вот в 2014 году — уже 75% территории России и 20,2% её населения, при этом из Сибири происходило уже 76−78% российского экспорта.
Именно тот факт, что Москва сегодня управляет территориями, где живут такие же россияне, как и в центре страны, но которые не получают тех же благ и не имеют того же уровня жизни, каким обладает население столиц, хотя именно они создают, а не проедают, богатства России, и вызывает брожение на дальней имперской периферии. Это подтверждается тем, что протест возник не в «национальных» республиках, а в области, где русское, украинское и белорусское население составляет 94,3%.
Парадокс России заключается в том, что если имперский Лондон столкнулся с восстаниями в Индии на 170 лет позже, чем с возмущением жителей Колонии Массачуссетского залива, то Москва с удивлением наблюдает протесты своих соотечественников через 30 лет после того, как национальные окраны бывшей империи стали самостоятельными государствами. «Имперская ловушка» России состоит в том, что она не была готова ни к первой волне суверенизации(потому что если бы такая готовность и понимание происходящих процессов имелись, Советской Союз можно было сохранить), ни, похоже, ко второй.
Век, в котором мы живём — это не век империй. Державы, не удосужившиеся отказаться от пресловутых«вертикалей», закончили свою историю в XX столетии: часть разрушилась в 1918—1924 годах, часть — в 1945—1960, а часть — в 1989—1992. Россия сегодня — это уникальная страна: она является по истории своего создания и логике своего управления империей, состоящей из исторической метрополии и поселенческой колонии (все города Сибири и Дальнего Востока основаны приблизительно в тот же промежуток времени, который прошёл между появлением городов в Новой Англии и Калифорнии), но при этом управляется жёсткими централизованными методами. Вызов, который стоит сегодня перед этой империей, при определённой условности этого сравнения, заключается в необходимости превратиться из империи в федерацию, чего никто никогда успешно не делал.
Протесты в Хабаровске понятны: мы с моим коллегой Сергеем Дьячковым из Новосибирска два года назад говорили о том, что именно этот регион является наиболее «взрывоопасным» по двум причинам. С одной стороны, несправедливость неравенства между провинциями и центром выглядит всё более вопиющей, как и надменность московских начальников и наместников (всё-таки о многом говорит тот факт, что Сергей Фургал стал всеобщим любимцем в крае просто будучи избранным народом и действуя минимально популистскими методами).
С другой стороны, Дальний Восток непосредственно граничит с Китаем, и жители не могут не видеть, что представляет собой настоящее развитие (по ту сторону границы), как оно контрастирует с настоящим застоем(по эту) и насколько безразлично относится Москва к будущему своих восточных регионов (самый дорогой в мире космодром, с которого проводится по одному пуску в год и самый импозантный в России мост, ведущий в прямом смысле слова в никуда, это лишь подчёркивают).
Конечно, точечный протест в Хабаровске будет наверняка подавлен или задобрен — однако это не снимет проблему. Сегодня Россия находится в ситуации, крайне похожей на ту, в которой находился Советский Союз в начале правления Михаила Горбачева. Первые недовольства на периферии случились в 1986 году — и тогда тоже подумалось, что достаточно назначить в Алма-Ату кого-то из местных, чтобы разрулить ситуацию (про Хабаровск сейчас говорят именно в таких же формулировках), а самим заняться внешней политикой и экономической реформой. Чем всё кончилось, мы знаем. В условиях, когда экономика находится в кризисе, население не надеется на золотые горы, а никаких прорывных достижений не ожидается, нет ничего лучше, чем увлечь народ «управляемой деволюцией». В конце 1990-х британский премьер Тони Блэр понял это очень хорошо: Шотландии были даны парламент, премьер-министр, огромные полномочия и даже шотландский фунт — и в результате никакая пропаганда националистов не обеспечила им победу на референдуме 2005 года. Это, напомню, было сделано в Британии, стране par excellence имперской.
Россия не сможет сохранить своё единство, если она не превратится в подлинную федерацию. Предыдущая попытка оказалась неудачной. С одной стороны, не подписавшая Федеративный договор 1992 году Чечня была по сути в очередной раз завоёвана Россией. С другой стороны, сам Федеративный договор, отражавший волю жителей республик и областей, был фактически отменён и включён в качестве главы о разделении полномочий в Конституцию, утверждённую волей единого российского народа. За последние двадцать лет в России восстановилась имперская структура в границах, очень напоминающих границы времён Соборного уложения, со структурами управления и нормами права, будто пришедшими из той же эпохи. Такое государство — не жилец в мире XXI века.
Россия сегодня должна, как говорил император Александр III, сосредоточиться. И сосредоточиться она должна не на вопросах покорения сирийских и ливийских пустынь, производстве мультфильмов про новые истребители и ракеты и прокладке очередных нефте- и газопроводов за рубеж, а на перестройке своей внутренней структуры.
Только гибкие отношения между субъектами федерации, значительная автономия в налоговой политике и в сфере природопользования, последовательная защита прав коренных народов и сильное местное самоуправление могут помочь России вырваться из имперской ловушки и построить такую страну, которой она никогда не была. Настоящую федерацию — т. е. государство, где за совершение уголовного преступления глава её субъекта может быть арестован, но при этом никто не может быть назначен на его место, кроме избранного вместе с ним заместителя, главы местного законодательного органа или нового главы, определяемого в ходе внеочередных выборов. Эти три метода замещения главы региона исчерпывают варианты смены власти во всех федерациях в мире — и именно этим все они отличаются от унитарных государств.